Единственное, чего люди не прощают — это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся. Цветаева: «Единственное, чего люди не прощают – это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся Единственное что люди не прощают

Одна из крупнейших русских поэтесс ХХ века, прозаик и переводчица Марина Ивановна Цветаева (1892 - 1941) начала писать стихи - не только на русском, но и на французском и немецком языках - ещё в шестилетнем возрасте. А её первый изданный сборник стихов в 18 лет сразу же привлёк внимание известных поэтов.

Судьба у Марины Цветаевой сложилась невероятно трагично. Война и нищета дают о себе знать. Один её ребёнок в 3-летнем возрасте умирает от голода в приюте, мужа по подозрению в политическом шпионаже расстреливают, вторую дочь репрессируют на 15 лет. Цветаева с сыном отправляется в эвакуацию в Чистополь, куда ссылали большинство литераторов – там ей обещают прописку и работу. Цветаева пишет заявление: «Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда». Но ей не дали и такой работы: совет счел, что она может оказаться немецким шпионом.

Пастернак, провожая Цветаеву в эвакуацию, дал ей для чемодана веревку, не подозревая, какую страшную роль этой веревке суждено сыграть. Не выдержав унижений, Марина Цветаева 31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством, повесившись на ней.

Мы собрали 25 цитат Марины Цветаевой о любви и жизни, которые раскрывают всю глубину и мудрость её трагической судьбы:

«Я буду любить тебя все лето», – это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и – главное – куда дольше!
Если бы Вы сейчас вошли и сказали: «Я уезжаю надолго, навсегда», – или: «Мне кажется, я Вас больше не люблю», - я бы, кажется, не почувствовала ничего нового: каждый раз, когда Вы уезжаете, каждый час, когда Вас нет – Вас нет навсегда и Вы меня не любите.
Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь.
Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.
Творчество – общее дело, творимое уединёнными.
В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.
Любить – значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
Успех – это успеть.
Что можешь знать ты обо мне, раз ты со мной не спал и не пил?
Нет на земле второго Вас.
Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.
Слушай и помни: всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое.
Единственное, чего люди не прощают – это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся.
Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта – только сердце.
«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.
Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть.
В одном я – настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста – свои речи, в грудь – свои чувства. Поэтому все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны.
Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!
Никто не хочет – никто не может понять одного: что я совсем одна. Знакомых и друзей – вся Москва, но ни одного кто за меня – нет, без меня! – умрет.
Мужчины не привыкли к боли, – как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, грудь, в груди, там, где дышишь, – дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно - много - двух. Нечеловечески - всегда одного.
Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.

Марина Цветаева - величайшая русская поэтесса ХХ века с трагической судьбой. Невероятно талантливая, она начала писать стихи еще в 6 лет, и не только на русском, а также на французском и немецком языках! Первый сборник стихов, изданный ей в 18 лет, сразу же обратил на себя внимание известных поэтов.

Она подарила миру красивейшую поэзию. Искреннюю, непосредственную и пронзительную…

Жизнь не щадила Марину Цветаеву… Её мужа расстреляли по подозрению в политическом шпионаже, 3-летний ребенок погиб от голода в приюте, а вторую дочь репрессировали на 15 лет. Оставшись одна с сыном, она пыталась найти работу, но даже Литфонд отклонил ее заявление, посчитав, что Цветаева может оказаться немецким шпионом.

Пастернак, провожая Цветаеву в эвакуацию, дал ей веревку для чемодана, даже не подозревая, какую страшную роль этой веревке суждено сыграть. Не выдержав унижений, Марина Цветаева 31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством, повесившись на ней.

Мы собрали 25 цитат этой прекрасной женщины, которые раскрывают всю глубину и мудрость её трагической судьбы:

«Я буду любить тебя все лето», – это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и – главное – куда дольше!
Если бы Вы сейчас вошли и сказали: «Я уезжаю надолго, навсегда», – или: «Мне кажется, я Вас больше не люблю», - я бы, кажется, не почувствовала ничего нового: каждый раз, когда Вы уезжаете, каждый час, когда Вас нет – Вас нет навсегда и Вы меня не любите.
Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь.
Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.
Творчество – общее дело, творимое уединёнными.
В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.
Любить – значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
Успех – это успеть.
Что можешь знать ты обо мне, раз ты со мной не спал и не пил?
Нет на земле второго Вас.
Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.
Слушай и помни: всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое.
Единственное, чего люди не прощают – это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся.
Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта – только сердце.
«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.
Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть.
В одном я – настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста – свои речи, в грудь – свои чувства. Поэтому все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны.
Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!
Никто не хочет – никто не может понять одного: что я совсем одна. Знакомых и друзей – вся Москва, но ни одного кто за меня – нет, без меня! – умрет.
Мужчины не привыкли к боли, – как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, грудь, в груди, там, где дышишь, – дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно - много - двух. Нечеловечески - всегда одного.
Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.

По материалам -

Те сумасшедшие, кто считают, что они могут изменить мир, в конце концов его и меняют.

Единственное место, где тебя ждут, верят, любят и прощают - дом, где живут твои родители.

Единственное, чего нам всегда недодают, - это любовь. Единственное, чего мы всегда недодаем, - это любовь.

Единственное, что может быть хуже возможности, которую ты не заслужил, это возможность, которую ты просрал!!!

Кто покупает лишнее, в конце концов продает необходимое.

В конце концов, любовь, которую ты получаешь, равна любви, которую ты отдаешь.

Никогда не беспокойтесь о том, что люди говорят/думают о вас. Пошлите их всех! В конце дня единственное что-то значащее мнение - твое.

Будет то, что должно быть и не будет иначе. Ты не в силах влиять на это. Единственное изменение, на которое у тебя достаточно сил - ты сам.

Единственное, чего женщины не прощают, это предательство. Если сразу установить правила игры, какими бы они ни были, женщины обычно их принимают. Но не терпят, когда правила меняются по ходу игры. В таких случаях они становятся безжалостными.

В конце концов, мы забываем людей. Сначала мучаемся, а потом наступает момент, и мы их отпускаем. Именно в этот момент люди возвращаются.

ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ

Так, вопрос цвета решать светом, степенью света. Это я почувствовала осенью.

Шум надувающихся и проносящихся ручьев. - Этого слова я искала вчера, проходя темным вечером по деревне. Черный остов церкви, запах березового лыка (размоченных ливнями плетней) под ногами вязь, грязь, - и справа и слева, вдогон и в обгон - шум надувающихся, торопящихся, проносящихся ручьев.

Думаю, что из всего что на свете видела и не видела я больше всего люблю Сицилию потому, что воздух в ней - из сна. Странно: Сицилию я помню тускло-радужной, <пропуск двух-трех слов>. Знаю (памятью), что в ней всё криком кричит, вижу (когда захочу) бок скалы ощеренный кактусами, беспощадное небо, того гиганта без имени под которым снималась: крайность природы, природу в непрерывном состоянии фабулы, сплошной исключительный случай, а скажут при мне Сицилия - душевное состояние, тусклота, чайный налет, сонный налет, сон.
Запомнила, очевидно, ее случайный день и час, совпавший с моим вечным.
Помню дорогу, мощеную пластами как реку - пластами - постепенную, встречного осла с кистями и позвонцами, сопутствующие холмы с одним единственным деревцем, кислую марсалу и кислый хлеб. И монастырю, в который мы шли (развалинам) и дороге, которой мы шли и дню, в который мы шли - всему этому, очевидно, было имя, (иначе бы не было: который). А вот - память взяла и забыла, переместила бренную (данную) дорогу, день, час в совершенный: сновиденный мир.

Сицилию я помню Флоренцией, в которой никогда не была.

А м. б. только всего - ранняя сицилийская весна.

У меня летом была отчаянная мысль: я так люблю эту березу, но я буду замерзать под ней зимой - она <фраза не окончена>
И то же с моим колодцем, под горкой, пастернаковским, из которого в ведре несу - ведрами ношу! - луну: упаду - только повышу уровень…
Значит: обман: это мое сознание: как оно меня любит! Значит: себя - тешу.
А потом поняла: они тоже беззащитны, они тоже ничего не могут, нам вместе холодно, страшно и т. д., не они, а я - должна их защищать. - Стихи. -

Непроспавшееся небо, точно протирающее глаза верхом руки.

(Начало февральских стихов к Б. П.)

Узнать у А<льтшулле>ра [Альтшуллер Григорий Исаакович (1895 - 1983) - в то время студент-медик Пражского университета, сын известного врача И. Н. Альтшуллера.] наибольший диапазон человеческого голоса. Хорошо бы у кого-нибудь - нечеловеческого.

Так нового века Патрокл и Ахилл
Мы свято друг другу явили
Что могут - в железном сознании КРЫЛ -
Последние силы и жилы.

Я сейчас в первый раз в жизни понимаю что такое поэт (стою перед лицом поэта). Я видала людей, которые прекрасно писали стихи, писали прекрасные стихи. А потом жили, вне наваждения, вне расточения, копя всё в строчки: не только жили: наживали (-лись). И достаточно нажив разрешали себе стихи (как маленький чиновник - поездку на дачу - после целой департаментской зимы). И, естественно - месяцы и месяцы жильничества (лучше бы - жульничества!), скопидомства (-душства) - небытия! - т. е. зная, что им стихи стоят, в какую копеечку им самим влетели, и естественно, говорю, требовали за них с окружающих непомерной платы: кадил, коленопреклонения, памятников заживо, множа то малое, что дали на всё в чем себе отказали и этот счет предъявляя.
И я, жалея в них нищих, галантно кадила - и отходила. Я ведь многих, многих поэтов знала. И больше всего любила, когда им просто хотелось есть - или просто болел зуб: это человечески сближало. Я была НЯНЬКОЙ при поэтах - совсем не поэтом - и не Музой! - молодой (иногда трагической!) нянькой. - Вот. - С поэтами я всегда забывала, что я - поэт. А они, можно сказать - и не подозревали.
Вы, Пастернак, в полной чистоте сердца - мой первый поэт, т. е. судьба разворачивающаяся на моих глазах, и я так же спокойно (<пропуск одного слова>) говорю Пастернак - как Байрон. Ни о ком не могу сказать сейчас: я его современник, если скажу - польщу, пощажу, солгу. И вот, Пастернак, я счастлива быть Вашим современником. Читайте это так же отрешенно, как я пишу, дело не в Вас и не во мне, это безлично, и Вы это знаете. Исповедуются не священнику, а Богу. Исповедуюсь (не каюсь, а воскаждаю) не Вам, a Daemon’y [Демону (лат.).] в Вас. Он больше Вас, но Вы настолько велики, что это знаете.
Последний месяц этой осени я <пропуск одного слова> провела с Вами, не расставаясь, не с книгой. Я одно время часто ездила в Прагу, - и вот, на нашей крохотной станции - ожидание поезда. Я приходила рано, в начале темноты, когда фонари загорались. (Повороты рельс.) Ходила взад и вперед по темной платформе - далё-ёко! И было одно место: фонарный столб - без света - это было место встречи (конец платформы), я просто вызывала Вас сюда, и долгие бок о бок беседы, никогда не садясь, всегда на ногах.
В два места я бы хотела бы с Вами: в Weimar, к Goethe и на Кавказ (единственное место в России, где я мыслю Гёте).
Я не скажу, что Вы мне необходимы, Вы в моей жизни необходны, как тот фонарный шест, - который всегда встанет, на всех моих путях. В начале темноты, в конце платформы.
Тогда осенью я совсем не смущалась, что Вы этого ничего не знаете - видите, не писала же, и не написала бы никогда, если бы не Ваше письмо, - не потому что тайна, а потому что Вы всё это сами знаете - может быть только с другого конца: по ту сторону платформы. (Там где кончается платформа начинается Пастернак. Формула той платформы. Той осени. Меня той осени.)
“Хочу” - можно и расхотеть, хочу - вздор. У меня и в детстве не было хотений.
“На вокзал” было: к Пастернаку, я не на станцию шла, а на свидание (надежнее всех, на которые когда-либо… Впрочем, мало ходила: не снисходила: пальцев одной руки хватит… Но об этом потом - тогда - или никогда)… Вы были моим счастливым свиданием, Пастернак.
И, заметьте: никогда нигде кроме той асфальтовой дороги. Уходя с вокзала я просто расставалась: сразу и трезво - как в жизни. Я Вас никогда не брала с собой домой. И никогда нарочно не шла. Когда прекратились поездки в Прагу, кончились и Вы (встречи).
Рассказываю Вам всё это, п. ч. в Прагу больше не езжу (раз в месяц, за иждивением - и днем, уничтожающим: начало темноты, смысл фонаря - и бесконечность за концом платформы, оказывающуюся всего только шахматами полей).
Теперь о союзничестве. Когда я кому-нибудь что-нибудь говорю и другой не понимает (всегда: никогда!) первая мысль: Пастернак. Не мысль: оборот головы. Как полководец за подкреплением. Ссылаясь.
Как домой иду. Как на костер иду. Вне проверки. Я, например, знаю, что Вы - из всех - любите Бетховена (даже больше Баха), что Вы больше стихов любите музыку, что Вы “искусства” не любите, что Вы не раз думали о Паганини и хотели писать о нем, что Вы католик, а не православный. Пастернак, я читаю Вас, но я как Вы не знаю Вашей последней страницы.
Мне хочется сказать Вам - и Вы не рассердитесь и не расстроитесь, ибо Вы мужественны и бескорыстны - что в Вашем творчестве больше Гения, чем поэта, сдавшегося ему на гнев и на милость. (Только низкое себялюбие может сражаться с ангелом! “Самоутверждение” - когда всё дело: в самосожжении!)
Еще, Пастернак, я хочу, чтобы Вас не зарыли, а сожгли.

Ваша книга [Речь идет о сб. “Темы и варьяции”.]. Пастернак, у меня к Вам просьба. “Так начинаются цыгане” [Ст-ние “Так начинают. Года в два…”.] - посвятите эти стихи (мысленно) мне. Подарите. Чтоб я знала, что они мои. Подтвердите право на владение. И есть крик, вопиюще-мой: - Это я, а не вы - пролетарий (который кстати всегда произношу так:
- Нет, не вы, - это я - пролетарий!)
Пастернак, есть тайный шифр. Вы - сплошь шифрованы. Вы безнадежны для “публики”. Если Вас будут любить, то из страха: одни - отстать, другие - быть обвиненными в отсталости, третьи (уже исключение) - как звери Орфея, повинуясь, т. е. тоже из страха. Но знать (понимать)… Да и я Вас не знаю, да и Вы себя не знаете, Пастернак, мы тоже звери перед Орфеем, только Ваш Орфей - не Пастернак: вне Вас.
А есть другой мир, где Ваша (наша) тайнопись - детская пропись. С Вас там начинают (первая ступень). Пастернак, подымите голову! Выше! Там - Ваш “Б<ольшой> Политехнический зал”.

Ремесло. - Мoлодец. - “Женское ничтожество”. - Беседа с Вашим гением о Вас.

А теперь, Пастернак, просьба: не уезжайте в Р<оссию> не повидавшись со мной. Россия для меня - un grand peut-etre [великое Может Быть (фр.)], почти тот-свет. Знай я, что Вы в Австралию, к змеям, к прокаженным - мне бы не было страшно, я бы не просила. Но в Россию - окликаю: итак, Пастернак, предупредите, я приеду. Внешне - по делам, честно - к Вам: по Вашу душу, проститься. Вы уже однажды так исчезли - на Девичьем Поле, на кладбище: изъяли себя из… Просто: Вас не стало.
Пастернак, я привыкла терять, меня не удивишь, меня обратным удивишь. Удивите! (удачей). Пусть хоть раз не сбудется судьба. Нынче в первый раз боюсь - и борюсь за: что? да просто рукопожатье.
Я вообще сомневаюсь в Вашем существовании, слишком похоже на сон: по той свободе, которая у меня к Вам, по той беззаветности (освежите первичный смысл), по той несомненности, по той слепости. (Сплю на оба глаза, а м. б. - “Спи, глазок, спи другой…”, а про третий - забыла.)
Я бы могла написать целую книгу наших встреч, не написать: записать. Знаю, что - было. Так, удостоверенная в таком Вас, сомневаюсь в простом Вас: простого Вас, да просто: Вас нет.
Больше просить об этом не буду, только если не исполните (под каким бы ни было предлогом) - рана на жизнь.
Не отъезда Вашего боюсь, а исчезновения (пропадeния).

Вы пишете: “не хочу о себе”, и я говорю: не хочу о себе. Стало быть - именно о Вас. Вам плохо, потому что Вы с людьми. - И всё. - С деревьями Вы были бы счастливы. Не знаю Ваших дел, но - уезжайте на волю.
Да, одно темное место в Вашем письме. Вы думаете, что я “по причине гордости и стесненности” <пропуск двух-трех слов>. Дружочек, я Бога молю всегда жить - как живу: я раз в месяц бываю в Праге, все остальные двадцать девять - я на горе, с можжевеловым кустом, который - Вы. Единственная моя горечь - что я в Берлине не дождалась Вас.
Никогда не слушайте суждений обо мне людей: я многих задела (любила и разлюбила, няньчилась и бросила) - для людей расхождение ведь вопрос самолюбия. За два месяца в Берлине <фраза не окончена>. Единственное, чего люди не прощают, это что ты без них, в конце концов - обошелся. Не слушайте. Если Вам что-нибудь о моей жизни нужно знать - сама расскажу.

Пишите чаще. Без оклика - никогда не напишу. А писать мне Вам <фраза не окончена>. Писать - входить без стука. Вы же, когда бы обо мне ни думали, знайте, что думаете - в ответ: мой дом - весь - на полдороге к Вам: у самого порога, которого между нами - нет. Где уж тут: стук в дверь: раз навсегда сорвана.

(всё это - карандашом в тетрадь)
С 7-ое по 14-ое февраля:Гора [Ст-ние “Не надо ее окликать…”.]Орган [Ст-ние “Нет, правды не оспаривай…”.]Поэт [Ст-ние “Эмигрант”.]ДушаСириец [Первое ст-ние цикла “Скифские”.]Колыбельная [Второе ст-ние цикла “Скифские”.]Богиня Иштар [Третье ст-ние цикла “Скифские”.]ЛютняАзраил (два) [Ст-ния “От руки моей не взыгрывал…” и “Оперением зим…”] Надо:ФонарьЛестница Иакова
Мать меньше чем кто-либо видит своего ребенка в настоящем: либо на горшке (вчера), либо на троне (завтра).

На пургу не дунешь, млад!
Вьюнош-млад, вьюнош-млад!
На луну не плюнешь, млад!
Вью - нош млад!

(Из этого: Расколюсь - так в стклянь [Ст-ние “Плач цыганки по графу Зубову”.])

…Любезность - или нежелание огорчить? Глухота - или нежелание принять?
…А знаете, как это называется?
Из всех, за всю жизнь - только один вместил: 61 года от роду - и очевидно миллиардер - т. е. привы <слово и фраза не окончены>
…У Вас же великолепный выход: что превышает - на долю Гения. Он и не такое вместит.
Это не игра, п. ч. на игру нужен досуг. Я же задушена насущностями: от стихов до вынесения помоев, до глубокой ночи. Это кровное. Если хотите: кровная игра. Для меня всегда важно прилагательное.

Отношение к Вам я считаю срывом - м. б. и ввысь. (Вряд ли.)

Я не тот (я другой!) - тогда радуюсь. Но чаще “не тот” - просто никто. Тогда огорчаюсь и отступаюсь.

Смирение - это последнее любопытство: до чего дойдет (мужчина, гость, Бог, <пропуск одного слова>) и на чем, наконец, остановится - и есть ли конец - и остановится ли?

Edelstein - в Германии я бы любила бриллиант.

Вспархиванье птиц: отрывистое мурлыканье.

Могу есть - грязными руками, спать - с грязными руками, писать с грязными руками - не могу. (В Сов<етской> России, когда не было воды, вылизывалась.)

Чудовищность причастия: есть Бога. Богоедство.

Чешские гуси меня ненавидят, капитолийские бы любили.

Как тросточка довершает руку!

(Запись о любимой серой тросточке, купленной С. на аукционе имущества бывшего царского посла и подаренной мне, а затем - много спустя - потерянной мною в Моравской Тшебове, на холму, собирая чернику.)

Отправить на тот фронт.

А она всё-таки вертится! - Да не вертись - завертелась бы!

Дворянство хорошо, когда ты окружен (как шея - петлей) коммунистами, когда ты с людьми достаточно - человека.

NB! А с дворянами? Теми, вроде Бунина, в дворянской фуражке, т. е. дураками. И злостными.
Ответ кажется будет таков: когда я с дворянами мне бесконечно трудно вспомнить, что и они - люди (т. е. любят, болеют, а главное - умирают).
(1932 г.)

Она подарила миру красивейшую поэзию. Искреннюю, непосредственную и пронзительную…

Мы собрали 25 цитат этой прекрасной женщины, которые раскрывают всю глубину и мудрость её трагической судьбы:

«Я буду любить тебя все лето», – это звучит куда убедительней, чем «всю жизнь» и – главное – куда дольше!
Если бы Вы сейчас вошли и сказали: «Я уезжаю надолго, навсегда», – или: «Мне кажется, я Вас больше не люблю», - я бы, кажется, не почувствовала ничего нового: каждый раз, когда Вы уезжаете, каждый час, когда Вас нет – Вас нет навсегда и Вы меня не любите.
Влюбляешься ведь только в чужое, родное – любишь.
Встречаться нужно для любви, для остального есть книги.
Творчество – общее дело, творимое уединёнными.
В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел.
Любить – значит видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители.
Если я человека люблю, я хочу, чтоб ему от меня стало лучше – хотя бы пришитая пуговица. От пришитой пуговицы – до всей моей души.
Успех – это успеть.
Что можешь знать ты обо мне, раз ты со мной не спал и не пил?
Нет на земле второго Вас.
Я не хочу иметь точку зрения. Я хочу иметь зрение.
Слушай и помни: всякий, кто смеётся над бедой другого, дурак или негодяй; чаще всего и то, и другое.
Единственное, чего люди не прощают – это то, что ты без них, в конце концов, обошёлся.
Скульптор зависит от глины. Художник от красок. Музыкант от струн. У художника, музыканта может остановиться рука. У поэта – только сердце.
«Стерпится – слюбится». Люблю эту фразу, только наоборот.
Любимые вещи: музыка, природа, стихи, одиночество. Любила простые и пустые места, которые никому не нравятся. Люблю физику, её загадочные законы притяжения и отталкивания, похожие на любовь и ненависть.
В одном я – настоящая женщина: я всех и каждого сужу по себе, каждому влагаю в уста – свои речи, в грудь – свои чувства. Поэтому все у меня в первую минуту: добры, великодушны, щедры, бессонны и безумны.
Насколько я лучше вижу человека, когда не с ним!
Никто не хочет – никто не может понять одного: что я совсем одна. Знакомых и друзей – вся Москва, но ни одного кто за меня – нет, без меня! – умрет.
Мужчины не привыкли к боли, – как животные. Когда им больно, у них сразу такие глаза, что всё что угодно сделаешь, только бы перестали.
Мечтать ли вместе, спать ли вместе, но плакать всегда в одиночку.
О, Боже мой, а говорят, что нет души! А что у меня сейчас болит? – Не зуб, не голова, не рука, не грудь, – нет, грудь, в груди, там, где дышишь, – дышу глубоко: не болит, но всё время болит, всё время ноет, нестерпимо!
Человечески любить мы можем иногда десятерых, любовно - много - двух. Нечеловечески - всегда одного.
Я хочу такой скромной, убийственно-простой вещи: чтобы, когда я вхожу, человек радовался.